ДОБРЫЙ СВЕТ АЛЕКСАНДРА ЗАМЯТИНА
Памяти журналиста
Десять лет его нет с нами, но, кажется, только вчера я встретил его в Нижнем парке, вместе с ним бродил по его аллеям, ожидая Весны Света…
По понедельникам, зимой, в холода, он был хмур и разговорить его было не так-то просто.
Стоя в холе у широкого окна, откуда дуло морозным сквозняком, он смолил сигареты и взор его был направлен куда-то в даль, в заснеженные просторы за Московской улицей.
- Был вчера у Митрича, - ронял он скупо и улыбка чуть-чуть трогала широкие губы. - Так вот, егерь предупредил: скоро Весна Света…
- Это что, пришвинское?
- Ну да, - оживлялся Саша. - Мало кто знает об этой Весне. А Пришвин знал. Все ждут весны тепла. Весны вешних вод. Весны цветущих садов. А вот Весны Света… Это же что-то особенное…
Саша вновь зажигал сигарету и вытаскивал из внутреннего кармана пиджака сложенные поперек листочки бумаги.
- Вот написал про Митрича. Знаешь, это настоящий лесной человек…
Он аккуратно разглаживал листочки, бросал в урну окурок и говорил:
- Сейчас отпечатаю. Может, и сгодится для «Околицы».
«Околицей» в «Ленинском знамени» именовали страницу о природе, которую вели, как штатные авторы, так и сельские корреспонденты областной газеты.
Зимой страница выходила стараниями, главным образом, Александра Замятина. Он сочинял удивительно трогательные эссе о сугробах снега в лесу, об озябшей березке, о суетливых снегирях и других разных пташках, зимующих в наших перелесках. Нежно и поэтично звучали эти страницы влюбленного в природу человека.
Я, как и мои друзья по редакции, знал, что егерь по имени то Митрич, то Егорыч, – Сашина придумка, и нет в жизни такого человека, и не ездит Замятин по зимним выходным в лес, а один, без провожатых, отправляется в Нижний парк и часами бродит по его стежкам, трогая набухающие почки огромных лип и лаская ершистые лапы сосен. А не то замрет на повороте аллеи и, не дыша, будет следить, как прыгает по веткам шустрая белка, или как ругаются меж собой нашедшие какое-то лакомое яство шустрые воробьи. Одно с другим, - птиц и деревья, - помогал Саше соединить в поэтические строчки главный персонаж его творений, придуманный им егерь. Этот человек комментировал Сашины наблюдения, делился мыслями по поводу родной природы. «Околицу» читали все: и горожане, и сельчане, взрослые и дети. Очень талантливой была эта газетная страница. Впрочем, Замятин увлекался не только природой. Еще он любил сельских людей и посвящал им самые проникновенные строчки. Мне нравилось ездить с ним по деревням и я часто удивлялся тому, что Замятина знали все и везде. И в крупных добринских селах, и в маленьких, в десять-двадцать дворов, измалковских деревушках. Само появление Замятина на сельских улицах было сродни театральному действу.
В командировку он собирался деятельно и основательно. Брал с собой брезентовый плащ, два-три блокнота, пару авторучек и ехал не на день, а хотя бы на двое-трое суток. Машиной пользовался редко, добирался до нужного колхоза на рейсовом автобусе. Считал, что в нем самые непринужденные разговоры, меткие словечки, неожиданные откровения. С автобуса он сходил на окраине села и добирался до правления колхоза часами. У меня складывалось впечатление, что Сашу ждали. Вот калитку распахивает бородатый мужик в синей майке.
- Палыч, я тут… кхе-кхе… Ну имею кое-что… Крепкий, зараза! Может, зайдешь?
- Нет, Виктор. С утра не употребляю. А ты что же, опять не работаешь?
- Сань, да понимаешь, не правы они…
- Ну-ка, рассказывай!
И садились два русских мужика у забора и вели неспешную беседу о такой непростой нашей жизни, в которой и горе есть и обид хоть отбавляй, и несправедливости много…
Замятин хлопал Витьку по голому плечу и предупреждал:
- Ты брось это дело. Я за тебя словечко замолвлю…
И шел мимо сельских домов дальше. И звонко окликала его молодуха:
- Сан Палыч, пироги испекла. А еще от сыночка письмо тебе прочитаю. Хорошо служит, командир им доволен.
Саша принимал в руки пирог, откусывал кусочек. И в разговоре оказывалось, что к ныне ефрейтору Петьке Ермолову журналист имеет самое непосредственное отношение, потому что устраивал хулиганистого пацана в сельское ПТУ и следил за тем, как он учится на тракториста, и писал в газете о его первых успехах на уборке урожая.
- Передавай ему привет, Лиза, - говорил Замятин, запивал пирог стаканом молока и следовал по избранному маршруту...
Сейчас и жизнь иная и журналисты другие. Нет уже тех колхозов и былых газетчиков. Сейчас корреспондентов частенько на порог частных кооперативов даже и не пускают. Да и не ездят они в деревню на два-три дня. От силы на час-другой. Чтобы записать цифирь, да выслушать мудрые рассуждения владельцев земельных массивов. Во времена Замятина в ходу был очерк. О человеке. О его величестве личности. Неповторимой, особенной личности сельского труженика. Который работал, почитай, круглые сутки. Кормя державу и хлебом, и молоком, и мясом. Своим, отечественным, а не забугорным.
Но помимо любимых очерков, Замятину приходилось выступать и с критикой. Отдел газеты, которым он руководил, имел мудрое название, – советского строительства и быта. Это означало, что ее сотрудники должны были постоянно держать под прицелом работу депутатов и исполкомов, ЖЭКов и городского транспорта, телеателье и химчисток, лифтов и дорожных служб, магазинов и общества трезвости. Вдобавок газета ежегодно получала десятки тысяч писем, и каждый день на стол Замятина и его неизменной помощницы Лены Савровой ложились вороха жалоб. Каждую надо было определить в дело: проверить, подготовить к печати, выехать на место, встретиться с автором и героем письма. Я и сейчас не могу с определенностью сказать, как все это без суеты и торопливости, со вкусом и смаком успевали переделывать корреспонденты отдела. Во всяком случае, никогда на случалось, чтобы по вине Замятина и Савровой в газете не появлялось какого-нибудь злободневного опуса. Все шло по плану, чередом, как и положено в хорошо отлаженном редакционном коллективе. В кабинетах Замятина и Савровой постоянно толпились люди: жалобщики и авторы, директора раскритикованных столовых и ателье индпошива, герои язвительных фельетонов Елены, закадычные приятели Александра – лесники, егеря и охотоведы. Стояли гомон и смешки, кто-то что-то рассказывал, - и над всей этой суетой царил Александр Павлович. Он был замечательным рассказчиком, хранил в памяти много разных историй, и щедро делился ими с друзьями. Как сейчас, помню его хитроватую улыбку и голос с хрипотцой. Стоя на любимом месте – у окна в холле редакции, он являл журналистскому миру очередную байку. Остроумную и с неожиданным сюжетом. Мы слушали, заходились от хохота и не понимали, истинную ли историю рассказывал нам Замятин или им самим сочиненную. Предполагаю, что и сам бы он не смог ответить на этот вопрос: быль и небылица так в его байках пригонялись друг к другу, что догадаться, где правда, а где выдумка было невозможно.
Последнюю из потешных историй Замятина я слышал в одну из новогодних ночей в здании полиграфкомбината на Московской улице. Как это часто бывало, мы встречали Новый год всем редакционным коллективом и Саша был неподражаем. Шутил, заразительно смеялся, танцевал. Утром первого января мы с ним должны были приехать на Московскую и проследить за уборкой помещения, в котором гуляли. Когда я ему позвонил, он тихо, почти шепотом сказал:
- Мне сейчас раздался странный звонок… Сказали, что погиб мой сын… Не знаю, верить или нет…
Я неловко утешил друга и стал звонить по разным милицейским инстанциям. Оказалось, Сашин сын действительно погиб в автомобильной катастрофе. В ночь на первое января. На той самой улице Московской…
После похорон Саша как-то сгорбился, опустил голову и, когда ходил, смотрел в землю. Словно искал в ней, матушке-кормилице, защиты от тяжелой напасти. Потом он лежал в больнице с инфарктом, кое-как выкарабкался, и днем его часто можно было встретить гуляющим по городу. Шутил, что он уходит от второго инфаркта.
Даже от больного и немощного шел от Замятина какой-то добрый внутренний свет. Свет доброты. Весна Света… Редким обаянием обладал этот человек. Хотелось быть с ним рядом. Слушать его. Беседовать с ним.
Он был из того уже почти целиком вымершего племени журналистов, для которых газета была любовью и смыслом жизни. И которые искренне верили, что газетное слово способно вылечить наш злой, неправедный мир.
Леонид ВИННИКОВ.
P.S. Не могу не рассказать одну из баек Саши. Был он как-то в колхозе-миллионере, объехал все фермы, все поля и бригады. А к вечеру, как тогда водилось, повез его председатель в заповедное место. На пруд…
Палыч рассказывал, как тиха и спокойна была вода, как выпархивали из камышей и улетали на зарю дикие утки. Как пообочь пруда, во ржи, просил попить водицы перепел. И что у самой кромки водоема был расстелен брезент, и какой вкусный аромат струился из котелка с ухой.
И так был красив этот мир, и так сладенько шла под редисочку огненная вода.
- И вот, когда мы допили бутылку, спросил меня председатель: «Ну и как, правда ведь, хороший у нас колхоз?»
- Нет, - жестко ответил Саша. - Колхоз у вас плохой!
- Почему-же, - изумился председатель.
- А потому, что еды тут на целый колхоз, а водки нет. Под такую-то закусь…
- Сколько же еще нужно, Александр Палыч, - робко спросил руководитель хозяйства.
- Я, - рассказывал Замятин, - осмотрел кастрюльки и горшки, прикинул и твердо сказал: «Две!»
И вот тут началось самое удивительное. Председатель пошарил рукой под брезентом и вытащил нечто, напоминающее обрез. Не успел Александр перепугаться – думал, сейчас от обиды за колхоз его прикончат! – как председатель направил дуло обреза в небо и ввысь взметнулись и рассыпались яркими огнями над тихим прудиком две ракеты. Зачем ввечеру, в этом небе, в этом покое стрельба? Пока Замятин над этим раздумывал, у самого берега, у брезента раздвинулись спокойные воды, и из пруда вылез совершенно голый мужик. С бородой. Он держал в руках две бутылки водки…
- И тогда… - Замятин обвел взглядом раскрывших рты слушателей… - И тогда председатель взял в руки бутылку, налил мне стакан водки и спросил:
- Ну и как, Палыч, богатый у нас колхоз?
01.06.2011, 1333 просмотра.
